Ртвели

CWS / О нас / Альманах / Кавказские рассказы / Ртвели

Небо перелилось в горы, смешалось, изменило размер, а прощальное солнце крикнуло: “Занавес!” Раскрасило небо и горы одной краской, позолотив  в нужных местах и растаяло, оставив акварельный шлейф. Посвежело, подул ветер, принес с виноградников сладкий, тягучий аромат.

После сбора винограда гости собирались на  просторной террасе,  вокруг большого чана, полного  синих  гроздьев с патиной белого налета. Через открытые окна и двери кухни рвались ароматы свежего хлеба, трав, остро пахли пряности. Женщины накрывали столы.

Георгий расчехлил старенькую камеру, которую доставал один раз в году, на Ртвели. Это был лучший праздник: только в этот день собиралась в доме многочисленная родня, приезжавшая на сбор винограда.

Но сегодня с утра у Георгия все валилось из рук: ждали Нукзара, больше двадцати лет безвыездно живущего в Америке.  Георгий  редко вспоминал Нукзара: застарелая обида  на старшего брата  была  велика и вросла в него  как болезнь. Привыкнув к мысли, что Нукзар — главная причина его бед, он никогда не задумывался, как жил старший брат эти годы в разлуке с родными,  рано овдовев  и  уехав  в Америку вслед за семьей дочери. Он помнил Нукзара громкоголосым красавцем,  заменившим  отца, непререкаемым авторитетом,  слово которого было законом.

— Приехал, приехал! — закричали во дворе мальчишки. Такси  с шашечками притормозило у открытой калитки. Георгия раздирали противоречивые чувства: он хотел и боялся встречи с братом.

— Вах, что за женские штучки! —  раздражаясь, сказал он и неторопливо начал спускаться вниз, злясь на себя за трусость и заставляя идти дальше. Резко толкнув входную дверь, он столкнулся грудью с входящим в дом человеком. И не узнал Нукзара в старике — небритом, с седыми кудрями на плечах, растерянно прижимающим ладонь к уху.

Нукзар смотрел по-детски опасливо,  вопрошающе: с надеждой, любовью, нетерпением. После быстрой паузы они обнялись и тут же отстранились, разглядывая друг друга.

— Почему небритый? — спросил Георгий, пораженный постаревшим видом Нукзара.

— Ухо очень болит, — виновато ответил Нукзар, отводя ладонь и снова прижимая  ее к уху.

— Что с ним?

— Не знаю: не ходил к врачу. Совсем ничего не слышу.

Они вышли во двор, где их окружили двоюродные и троюродные братья, сестры, племянники, дети, — словом вся многочисленная родня, приехавшая на помощь собирать виноград.

Сели за стол. Георгий на свое место во главе, а Нукзар, хоть и старший, сбоку по правую руку. Георгий, как хозяин дома и тамада, сказал первый тост о воссоединении семьи,  о празднике.

Общий разговор между братьями быстро иссяк:  двадцать лет они проживали разные жизни, в которых не было ничего общего. Каждый с трудом находил тему, понятную для двоих. Подошли четверо сыновей Георгия — засверкали крепкими зубами, начали знакомить с женами, детьми. Нукзар смотрел,  запоминал, улыбался.

— А помнишь Лолу? — спросил он и повернулся к детям Георгия. — У вашего отца была первая любовь, француженка, приехала в Тбилиси работать на выставку, звали ее Лола.  И так ваш отец в нее втрескался, что каждый день ходил на выставку и слушал, как Лола пытается продать ему духи и кремы от  морщин! А помнишь ? — Нукзар засмеялся, — Как ты пригласил ее на первое свидание и пытался на грузинском объяснить, что ты директор мебельной мастерской, а она все никак не понимала, и тогда ты нарисовал ей на бумаге кровать? А она решила, что ты зовешь ее в постель, отвесила тебе пощечину и убежала? Да, всегда тебя тянуло на чужих женщин!

Георгий застыл: Нукзар начал запретную тему. В молодости Георгия действительно тянуло на чужих женщин: свои были ему совсем не интересны. И влюбился он тогда серьезно, на всю жизнь, в русскую, Светлану, хотел жениться вопреки семье и старшему брату.

Разговор с Нукзаром был тяжелый.

— Георгий, ты не можешь нарушить обычаи: как младший брат ты должен остаться жить дома, помогать матери. Зачем тебе Светлана, какая из нее жена? Она здесь чужая: не знает нашего языка и жить у нас не захочет. Тебе придется уехать с ней в Москву, бросить  дом, близких.

Георгий  не смог ослушаться старшего брата, хотя потом долго убивался. И жениться  никак не мог: никто не нравился. Когда мать совсем отчаялась, женился всем назло на хромоногой Дали. Мать ни слова не сказала — пускай, зато хоть своя.

— Смешно как жизнь сложилась, — вдруг сказал Нукзар, — Ты живешь дома,  потому что я не дал тебе уехать, а я живу за границей, хотя всегда хотел жить только дома.

Георгий задумался. Он привык к мысли, что настоящая жизнь, любовь прошли мимо,  улетели в Москву вместе со Светланой. А все, что с ним происходило после было вынужденным, привычным, неинтересным. И впервые он осознал, что в той упущенной жизни не было бы Дали, детей, внуков, этой земли, солнца, винограда.  Было бы что-то другое. А может, надо благодарить Нукзара за то что не дал ему уехать? И Георгий почувствовал  острую любовь и жалость к постаревшему старшему брату, как ребенок  прижимающему ладонь к больному уху.

Мужчины, женщины, дети  стали подходить к  чану,  начиналось самое интересное — выжимка винограда. Георгий поднял на руки внучку, двухгодовалую Ниу,  подошел ближе.

К чану приблизились девушки, — трое приезжих туристок, — и племянницы,  девчонки-подростки, давно ждущие этого дня. Мужчины торжественно и важно запели  акапелла. Защелкали камеры — босые ступни затанцевали на винограде, брызнул сок,  белые ноги окрасились рубиновым, тяжелым, густым цветом. Порывистый ветер в такт песне устраивал скачки, несясь наперегонки, то успокаиваясь, а то сбивая с ног,  играл подолами  платьев, хватал за волосы, превращал в развевающиеся гривы.

Георгий каждый год видел эту картину. Менялись лишь части декораций: уходили старики, рождались младенцы, лишь виноград был вечен — сиреневый Саперави и зеленый Ркацители. Дом, дети и виноградная лоза, — что может быть лучше?